ГРИШКОВЕЦ и БИГУДИ  Сейчас

Где та любовь, которой так много? Та любовь, которой так много в каждом кадре черно-белых фильмов? Не отвечай, знать не хочу. Канула в черно-белую дыру сорок третьего. Начало прекрасной дружбы, конец надежд. Ничего не осталось - только желание говорить цитатами, только рюмка коньяка в руках, черно-белые тени на стене, черно-белая московская зима, легкая ирония, модные клубы, модная музыка.
Евгений Гришковец, нынешний синоним слова "мода". Он просто выходит на сцену и начинает говорить, а ты сидишь и краснеешь: откуда он столько про меня знает???
Да, просто выходит на сцену и говорит. На этот раз говорит под музыку, с группой Бигуди, двое парней - один с гитарой, другой - с синтезатором, оба по совместительству - преподаватели философии. И девушка-ангелочек в гольфиках, солистка той же группы, с волшебным голосом, по совместительству - жена Гришковца. А за ними - "Касабланка" на большом экране, черно-белая любовь сорок третьего, без звука. А в зале - ты, с коньяком в руках, предновогодний и растерянный.
Так склеилось, совместилось - Гришковец с "Бигудями" стали лучшим саундтреком к "Касабланке". Разве мы обычно слушаем, о чем там говорят герои черно-белых фильмов? Мы сами додумываем их диалоги.
- Пистолет направлен тебе в сердце.
- Это мое самое неуязвимое место.
Неправда: уязвимое. Болит и смеется, слушает, узнает. Смотрит на любовь, которой так много в каждом кадре черно-белых фильмов. Отслеживает невероятные совпадения саундтрека с фильмом, - как будто Майкл Кертиц в своем 43-м держал перед глазами расшифровку монологов Гришковца, думал, как бы это все совместить, кричал на Богарта: "Да ты офигел, у него же там будет пауза, понимаешь - па-у-за! Смотри в камеру! На слове "любовь" вы должны поцеловаться!" А когда Гришковец произносит "слеза", на экране плачет Ингрид Бергман. А когда говорит "Да в пробке я стою, ну где я еще могу быть", - на экране едет машина. А когда говорит о такой музыке... ну, понятно.
Весь - как это назвать? концерт? мелодекламация? модные штучки? - весь вечер оказался этой вот цитатой: "Сыграй еще раз, Сэм". В "Касабланке" такой фразы нет, но именно по ней все помнят этот фильм.
Гришковец со своими монологами - несуществующая цитата из культового фильма: ее все знают, но никто не может воспроизвести точно. И не надо.
Ты только что обнаружил, что у тебя еще есть сердце, - где-то в горле, в груди, где-то вот здесь, потрогать можно, - и все это оттого, что человек вышел на сцену и кинул в тебя наспех слепленным "здесь и сейчас". Музыка неизменна - простые повторяющиеся фразы. Тени на экране вечны, это всегда будет началом прекрасной дружбы. А то, что произносится, - это только для тебя, это только сейчас так, в эту минуту; держи скорее, глотай, а то растает. В следующий раз будет по-другому, горше или слаще, или вообще не будет.
Куча народу выходят на сцену и читают стихи под музыку, и шепчут что-то под музыку, и говорят: "Я". У очень немногих получается так, что ты в зале тоже слышишь - "Я". За Гришковцом ты еще и повторяешь: я. Как это получается?
Действительно, можно подумать. Как будто не из Калининграда приехал, а прилетел с другой планеты, Альфу Центавра знаешь? - тамошние мы, - надсмотрщиком или там соглядатаем. И вот рассказывает, читает донесение своим - про нас. Про девочку-выпускницу, которая все ждет, когда на выпускном балу, на море, в голове заиграет такая музыка. Только такая. Зачем-то Альфе Центавра нужно знать именно про эту девочку, как та ждет юношу с холодными глазами, или ходит по улицам, а из машины на нее смотрят липким взглядом. Зачем-то Альфа Центавра хочет слушать донесения про такую музыку. Или про сигареты, - что курить вредно, и дорого, и бессмысленно, но узнать это можно лишь купив пачку сигарет. Бессмысленно, - думает Альфа Центавра, - это важная информация, бессмысленно. Или Гришковец читает про Новый год, что вот ты специально бежишь в магазин заранее, чтобы подарки купить, а туда, в магазин, оказывается, весь город приехал за подарками, они все тоже решили - надо заранее. И публика ежится, она не далее как вчера вся, в полном составе, пыталась заранее. Альфе Центавра это тоже интересно. Вот Гришковец и зачитывает. Откуда он знает? Откуда, откуда. Подглядел, подсмотрел, прожил твою жизнь, догадался, что каждый из нас однажды ехал по шоссе, а в ресницах застряла слеза, и из-за нее от каждого фонаря - длиииинные такие лучи, длинные. Длинные.
Догадался, что если рассказывать все что угодно со сцены, особенно если при этом улыбаться смущенной интеллигентской улыбкой, особенно если рассказывать о каком-то неважном совсем, о своем, вот о том, что Новый год скоро, или о ресторанах, - то все замолчат, повернутся к тебе, прислушаются. Даже вот тот дядька, который изо всех сил выпендривается перед вон той теткой, ведет себя по-хамски, выкрикивает что-то. Даже он, услышав про то, что лучшую картошку жарила бабушка, на сковородке - не выпускают сейчас таких сковородок, - и что стилизации тут неуместны, - ахнет, забыв выматериться: "Откуда он это знает??" Откуда, откуда. Их там так пи*дят, на Альфе Центавра, так пи*дят...
Да ладно, брось. Мы одни во вселенной. Нет никакой Альфы Центавра, это соседский ребенок по ночам рисует звезды на стекле твоего телескопа. Нет никакой любви, кончилась, разлюбила, вышла замуж, уехала в другую страну, улетела от тебя в сорок третьем, навсегда. Ты жил-жил, и вот дожил до своих двадцати, или двадцати пяти, или тридцати, или тридцати пяти, или сорока; и время проходит, проходит - смотри, вот и совсем прошло. Осталось только немножко коньяка, человек улыбается на сцене, снег, легкость, желание говорить цитатами.
Сыграй для меня, как ты играл для нее.
Сыграй еще раз, Сэм. И пусть это будет такая музыка.
Только такая.