THE DANIIL KHARMS  "Мы до сих пор говорим на одном языке с Хармсом"

Хотя многие произведения Даниила Хармса впервые были опубликованы за рубежом, может показаться, что знают его только в России и странах бывшего СССР. Появление музыкального - джазового! - альбома на стихи и миниатюры Хармса, к тому же ещё и переведённые на английский язык, - сразу же вызвало у редакции Звуков живейший интерес.

Мы поговорили с создателем проекта The Daniil Kharms - канадским программистом, бизнесменом и музыкантом Григорием Садетским (Gregory Sadetsky) - о том, как альбом появился на свет, что стояло за идеей его записать и почему процесс работы над ним вводил участников проекта в состояние, близкое к трансу.

Звуки: Расскажи, пожалуйста, о себе. Кто ты по профессии, давно ли занимаешься музыкой и как к ней пришёл?
Григорий: Мои личные и рабочие интересы всегда вращались вокруг компьютеров - программирования и так далее. Музыка тоже всегда играла важную роль, но не намного больше, чем у других. Я учился музыке в младшей школе, играл на каких-то инструментах, но не так, чтобы сколько-нибудь часто выступать на концертах перед публикой. То есть связать музыку с тем, как я живу и чем я занимаюсь, довольно трудно.
Несколько лет назад я начал заниматься разными компьютерно-артистическими проектами, просто чтобы почувствовать себя творческим человеком, - an artist. У меня всегда был очень сильный интерес к джазу, к бибопу - нью-йорскому джазу. В Нью-Йорке у меня есть любимые клубы, где люди играют всю ночь, и кажется, что там по-прежнему 1920-е годы - пусть это и происходит уже в наши двадцатые.
Наверное, отправной точкой стало событие, произошедшее лет пять или десять назад. Я тогда занимался подобием клоунады, участвовал в спектаклях, которые были очень, так сказать, экспериментальными, - полнейшая импровизация и очень-очень большая степень абсурда.

В перерывах между выступлениями очень приятно играли три джазовых музыканта - трио The Firing Squad. И меня как-то расстроило, что их музыка воспринимается только как средство заполнения пауз, что люди смотрят на время, а не на сцену. Я подошёл к ним и сказал: а давайте мы вместе поиграем? - Вот мы идём к сцене, вытворяем какие-то глупости, а вы присоединяйтесь. Чувствуете, что хотите что-то сыграть? - ради бога, играйте. И это всё сразу резко поменяло. Они стали музыкально комментировать то, что мы делали - или в какой-то момент, когда всем становилось как-то очень странно, они всех очень расслабляли. То есть так же, как мы играли с публикой, они играли с нами. И было очевидно, что да, это работает.

Звуки: То есть всё родилось из импровизации?

Григорий: Да, скорее, так. Конечно, у этого проекта - Post-Gogol World - были свои источники вдохновения. Например, Том Уэйтс (Tom Waits), Роберт Эшли (Robert Ashley), Джон Бенджамин (Jon Benjamin), а главное, Кен Нордин (Ken Nordine) и особенно его альбом Colors. Это смешной, лёгкий, приятный, почти юмористический альбом, где каждая композиция названа по какому-то цвету. И вот он начитывает текст поверх музыки, - и его голос это что-то невероятное.

Скажу честно: я был бы более чем доволен, если бы Post-Gogol World был записан в стилистике какого-нибудь супер-хэви-метала в духе Whourkr, и у меня была бы возможность все эти тексты начитывать гроулом. Я год занимался с преподавательницей постановкой речи, и как-то даже спросил её, могла ли она поставить мне экстремальный вокал, на что она сказала, что это понадобится ещё один год, и что это очень трудно. Ну, и я сам решил, что тогда тексты Хармса будут труднее восприниматься.

Звуки: Следующий вопрос - насквозь ожидаемый: почему Хармс?
Григорий: Сложно ответить. Хармс гениален. Он существует как звезда в небе, как какая-то абсолютная величина, абсолютный талант. Странный, непонятный, изумительный юмор, который он выводит из ситуаций, кажущихся такими простыми, что, кажется, они ничего не значат - или полностью абсурдны. Это гениальный, изумительный автор. И понятно, что в России его хорошо знают.

Звуки: Это, на самом деле, вопрос открытый... Но вот ещё что: а на Западе, в англоязычном переводе, Хармс в принципе будет кому-либо понятен, кроме филологов-славистов?

Григорий: Это очень хороший вопрос. На него мне ответить проще, пусть я и не славист. Мое ощущение, что в Северной Америке Хармс - это редкость, экзотика. Если ты его знаешь, значит ты, скорее всего, занимаешься комедией или знаком с людьми, которые на ней специализируются. Ну, правда, в Нью-Йорке есть такой автор Иен Фрейзир (Ian Frazier), который много писал, в том числе, о России и переводил детские рассказы Хармса на английский.
Меня с Хармсом познакомили родители. Но много лет спустя, то есть уже недавно я очутился на курсах писательского мастерства, его вела Клэр Титлмэн (Claire Titelman) - довольно известная сценаристка в Голливуде. И вот она нас учила писать - с разными подходами. И вот однажды она пришла на урок и сказала, что есть вот такой русский писатель, и что она предполагает, что никто о нём не знает.
То есть, да, конечно, это не Пушкин и не Гоголь; если в Америке про него слышат, узнают, что он русский автор, - это сразу воспринимается как такая экзотика. Люди читают его в английском переводе и... в общем-то можно сказать, что значительная часть абсурда проходит, в смысле, сохраняется.

Звуки: А контекст сохраняется?

Григорий: А вот контекст - не думаю, что он выдерживает перевод. Это, на самом деле, “смертельный” вопрос. Как раз вчера я думал: а что я, собственно, наделал? Я и моя подруга Эмили Солтц (Emily Saltz), его перевели. И где-то у меня всё равно сохраняется вопрос: что мы наделали? Взяли Хармса - его давно нет в живых, делай, что хочешь... Но меня не оставляла мысль, что мы взяли его имя, но сделали с текстом то, что хотелось нам. Что это наши слова.

Я много переводил - не так, чтобы профессионально издаваться, конечно; этот релиз - фактически первый случай, когда я что-то "профессионально издал", хоть и сам за всё платил. Но вот в данном случае у меня было очень сильное чувство, будто на самом деле это я писал, а Хармс был скорее источником вдохновения. Да, старался быть точным в подборе слов, в передаче юмора, но контекст... это всё равно получается как бы мой контекст - русскоговорящего еврея, родившегося во франкоязычной Канаде.

Когда я читал франкоязычный перевод Хармса, сделанный во Франции, - это было и смешно, и не смешно. Я читал француза, который объясняет что-то французам словами Хармса. Да, конечно, и история та же, и слова те же, но всё равно что-то не так.
И я себе позволил чуть-чуть уходить от текста. Из-за контекста: смысл в том, что сейчас его читают не русские и не на русском. И иностранец, читающий текст русского автора, никогда не увидит некоторых вещей, заложенных в оригинальный текст. Мне чуть проще, я почувствую немножко больше, русский язык для меня всё-таки является родным. Но что я могу сделать, чтобы передать эти свои чувства через перевод? Ровно поэтому мы местами искажали текст. Например, в самой первой композиции - в "Рыжем человеке", в оригинале было так: "Уж лучше мы о нём не будем больше говорить". А у нас в переводе - "Let's just drop the subject" ("Давайте просто оставим эту тему" - прим.ред.). Это не совсем точно передаёт смысл оригинала. Но нам показалось, что такое завершение, с точки зрения англоязычного читателя, будет более точным. Тебя фактически оставляют в недоумении после того, как автор долго нагружал тебя нарастающим объёмом информации, а ты всё меньше и меньше понимал, о чём речь. Нам показалось, что тут будет вернее сказать Let's just drop the subject - в том числе потому, что мы думаем об этой публике, у которой нет чувства русского языка. Мы сознательно решили, что будем переводить именно на уровне чувства, хотя это и невозможно в полной мере. Это можно имитировать, можно бесконечно приближаться, но нельзя точно передать.

Я ещё очень часто думаю вот о чём. Мой друг Александр сделал анимационный клип в какой-то самой невероятной технике: каждый кадр - отдельная гравюра. В какой-то момент он мне сказал: да, я знаю, что там есть технические проблемы, но я не мог думать об этом. Он работал по три часа над изображениями, которые люди видят по полсекунды, и делал всё это в состоянии какого-то транса. Тексты Хармса его настолько захватили, что он не думал, что делает, а просто делал. Примерно то же было с нами, когда мы переводили Хармса на английский - подбирали слова, всё время чувствовали, что здесь можно сделать лучше, а тут иначе, что каждый выбор можно поставить под сомнение, - и нам было всё равно. Мы просто делали. Поперёд всех этих мыслей.

По поводу выбора слов: у Хармса в оригинале используется глагол "лягаться". А в английском языке нет такого слова, который мог бы в точности описать, как животное как следует наддаёт тебе задней ногой. Конечно, есть kick, trample, - но это всё равно не то, не совсем "лягаться". И только читая оригинал можно понять эту разницу.

Ну, а если никто ничего не поймёт или решит, что всё это слишком странно... Ну, хоть хорошую джазовую музыку послушают (смеётся). Тем более, что музыканты - великолепны, и я так думаю, что их исполнение сможет в случае чего примирить слушателя ещё и с моим непрофессиональным голосом.

Звуки: По поводу музыкантов: они, судя по всему, профессионалы высшей пробы. Ты уже сотрудничал с ними раньше или целенаправленно набирал новый состав?

Григорий: Нет, Клэр (Дэвлин) - саксофонистка и лидер ансамбля, - это моя преподавательница саксофона, с которой я занимался несколько лет. Я подумывал о том, чтобы играть самому, но тогда бы этот альбом был совсем уж экспериментальным. Сейчас я, по крайней мере, могу сказать, что это альбом "альтернативного джаза" (смеётся). Мы не искали прицельно каких-то конкретных исполнителей. Просто мы понимали, что всё будет строиться вокруг импровизации.

Лично я не умею писать музыку, не знаю, как это делать. В то же время музыканты, которых мы подобрали с Клэр, - участники множества разных проектов и сами пишут свой материал. Они знают весь канон джаза, но играют не только его. В итоге я им просто говорил: давайте я буду в микрофон что-то болтать, а вы играйте так, как чувствуете, что хотите и когда хотите. Естественно, у нас было время поговорить о самих произведениях Хармса и о том, какая музыка к чему больше подходит. В результате получилось, что некоторые вещи - это сугубо классический джаз, а некоторые уходят в более экспериментальную область. Мы даже не искали какого-то связующего элемента, который обеспечивал бы единообразие - эту роль выполнял Хармс.

Звуки: А музыканты слышали раньше про него?

Григорий: Нет. Конечно, не слышали, они читали это всё в первый раз. Хотя они честно искали информацию о нём в той же Википедии.

В принципе, да, есть в Северной Америке есть такой условный клуб русофилов, которые знают о Хармсе, знают о том, что существует вот такой дивный мир. Не то, чтобы я рассчитывал на эту публику, но приятно знать, что она есть. И что кого-то наша работа может заинтересовать.

Звуки: Полупровокационный вопрос: в советские ещё времена фирма "Мелодия" выпустила пластинку "Из дома вышел человек"...

Григорий: А, да, кажется, я её слышал. Да, точно, родители мне её показывали.

Звуки: Соответственно, вопрос: не стала ли она для тебя таким неявным источником вдохновения? Или ты её даже не имел в виду?

Григорий: Я точно знаю, что слышал кого-то из тех, кто читал Хармса для этой пластинки, - но не под музыку. Так что пластинка не была источником вдохновения. Но приятно думать, что где-то есть такой мир, где люди читают Хармса.

На самом деле, даже если поискать его в Youtube, найдётся много видео, где Хармса читают на камеру. Причём, - как бы это сказать? - потому, что не могут не читать. Им это столько удовольствия доставляет.

Наша преподавательница по писательскому мастерству предложила нам эти тексты, чтобы мы посмотрели на их неожиданную структуру. У меня и их содержание вызывает странное желание сделать что-то с ними самому. Вплоть до того, чтобы прокричать их или положить на музыку или что-то ещё.

Звуки: Какая-то отдача уже есть?

Григорий: Нет! (смеётся). Но мне тут недавно напомнили, что каждый день на Spotify заливаются 60 тысяч новых песен, на Bandcamp тоже уйма. Можно, и даже приятно, мечтать о том, что про это будут говорить. Но по-настоящему для этого требуется проделать ещё много неприятной работы - рассылать, писать письма, что-то кому-то объяснять. Я это делал, но в минимальных объёмах.

Мне кажется, нельзя "навязать" такую музыку кому-то. Но у неё есть своя ниша - как на полке в магазине с дисками, она там стоит рядом с другими странными альбомами. Пусть люди их находят как находят.

Звуки: То есть, ты исходишь из того, что "навязать" какую-либо музыку массам в принципе нет способов, правильно?

Григорий: Это очень сложный вопрос. Безумно сложный. С одной стороны, вот есть то, что считается наиболее популярной музыкой; какую её часть представляют подлинные таланты, поднявшиеся самостоятельно, а какая появилась за счёт денег, вложенных в то, чтобы записи без конца звучали по радио? Я не знаю. И в принципе, имеют ли смысл эти дебаты сейчас? - Интернет всё поменял. Bandcamp двадцать лет назад не существовал...

Звуки: Зато был MP3.com. Или Myspace, "потерявший" все записи, в том числе, представлявшие историческую ценность...

Григорий: Но вот тем не менее сейчас всё по-другому.

Как-то мне случилось приехать в Нью-Йорк, где у меня живёт подруга, мы проходили мимо бейсбольного стадиона, и вдруг оттуда вышла толпа немыслимых размеров - я сначала подумал, это какая-то манифестация. Но нет, это просто люди выходили с концерта. Я посмотрел, кто выступал, и понял, что не знаю этого человека. Не слышал его песни. А у него в Instagram 100 миллионов фолловеров! И только что его слушали живьём 50 тысяч и все счастливы. Это просто параллельный мир.

Я иду на концерт, который мне интересен, - это выступление Марко Каппелли, итальянского исполнителя, играющего на какой-то странной гитаре. Там сидят 15 человек и нас всех благодарят за то, что мы пришли. Честно говоря, я даже не знаю, к каким тут выводам можно прийти?

Когда я делал этот странный альбом, я не думал ни о ком. Да, я знаю, что так часто говорят: мол, делайте для себя и ни о ком больше не думайте. Но я правда не думал. И в этом была какая-то своя свобода. Это очень облегчает жизнь. Мне не понять тех, кто пошёл на концерт толпой в 50 тысяч. Было бы смешно, захоти я писать музыку, которая им понравилась бы. Я сделал своё дело. Пусть через 40 лет кто-нибудь найдёт меня на Discogs или чём-то подобном и скажет: да, вот было и такое.

Звуки: Дежурный вопрос: планируешь ли ты этот проект продолжать - в прежнем или каком-то другом виде?

Григорий: Когда мы примерно определились с тем, какую форму этот альбом приобретёт, я себе представил ещё две вариации. Во-первых, очень бы хотелось перевести все эти тексты на французский и записать их с той же музыкой. И записать их и на языке оригинала. Оба эти языка мои родные. Но это - если будет время и возможность. Перевод на французский определённо займёт достаточно много времени. Ну, а во-вторых, очень бы хотелось давать концерты. Мне нравится быть на сцене, пусть это и худшая причина для того, чтобы на неё выходить (смеётся). Но эти тексты настолько смешные и интересные, что действительно хочется их как-то играть, поставить на сцене - в театральном смысле.

Звуки: Да уж, сцена - это наркотик, если коготок увяз - всё...

Григорий: А что ещё сделать? Я пока не знаю. Взять и перевести другие тексты? других авторов? делать новые альбомы? джазовые - не джазовые? Пока я об этом не думаю, слишком много работы, не связанной с музыкой. Наверное, нужно какое-то время, посмотреть, подождать, что из этого всего получится. Ну, а кроме того, мне бы хотелось, чтобы про этот альбом узнали, а если я возьмусь за новый, то на эту работу у меня не хватит времени. А пока я купил себе синтезатор Korg Minilogue. У меня впервые такой инструмент, и я с ним как ребёнок - всё не могу наиграться. И не могу понять, как так вышло, что у него звук от каждой ноты - это чистой воды удовольствие.

Звуки: Как ты считаешь, насколько актуален Хармс сейчас, почти сто лет после того, как он это всё писал? В нынешней ситуации, в нынешней даже атмосфере в мире Хармс - это реликт и раритет, или наоборот, что-то очень актуальное?

Григорий: Этот вопрос скорее уместен для преподавателя литературы, который даёт своим студентам произведения авторов, написанные сто и более лет назад. Такой вопрос можно задать себе по поводу любого такого текста: почему я, собственно, читаю автора из совсем другой эпохи? Какая мне, в общем, разница, что думали футуристы или, там, кубисты? Они же не знали нашего мира? Это с одной стороны. Но, возможно, мир на самом-то деле совсем не изменился? А все перемены - это в целом какая-то ерунда, у нас всё те же проблемы, те же вопросы, те же страхи. В текстах Хармса заложено немало страхов, - отец помог мне понять, что далеко не всё в них сводится к юмору, что там есть и почти мистическая составляющая. А кроме того, если ты пишешь что-то юмористическое и пытаешься сделать так, чтобы это было смешно вот именно сейчас, например, в 2022 году, то это будет что-то очень поверхностное: что в прошлом году не поняли бы, а в следующем году уже станет совсем не смешно. Получается, ты просто шутишь на тему актуальных новостей.

Мы до сих пор говорим на одном языке с гениальным Хармсом, и временные границы не играют роли. Да, конечно, те годы, когда были написаны его рассказы, так или иначе проступают в тексте. Отпечаток времени - в абсурдности. Это как смотреть какой-то немой чёрно-белый фильм, в котором показывается самая изумительная история любви. Ведь мы всё равно её поймём - и без цвета, и без звука. И то же с Хармсом. Как автор он прикоснулся и к вечному, и к универсальному, и от этого никуда не уйдёшь.