Terry RILEY  Осень патриарха

10 октября он закрывал второй международный фестиваль Николая Дмитриева "Длинные Руки". Седобородый, сдержанно-приветливый, мудрый. Патриарх. Легенда. Терри Райли.

Вряд ли кого-то ждали на этом фестивале с таким нетерпением, как этого человека. Ждали многих, но ждали как-то немного не так, словно понимая, что многочисленные чемоданчики с электроникой и чересчур вычурные творческие концепции изначально проигрывают простому акустическому роялю и подходу, в котором сложности не больше, чем простоты. Терри Райли, легендарный американец, не дистанцируется от своих коллег, не претендует на что-то сверхъестественное, не чувствует себя звездой - но его ждали все-таки по-особенному.

Театральный зал ММДМ оказался далеко не полон: были видны целые блоки свободных кресел - по четыре, по пять подряд. Может, оно и к лучшему: концерт одного из самых влиятельных людей современной музыки не показался Москве модным и престижным, и в публике не было практически ни одного лица, которое можно бы было заподозрить в некомпетентности. Весь этот зал знал, на что шел, и людям настолько хотелось наконец-то увидеть Райли, что даже вступительное слово Дмитрия Ухова было прервано бесцеремонным аплодисментами - дескать, достаточно уже, освободите же сцену артисту.

А артисту некуда торопиться. Ему за семьдесят, он прекрасно понимает свой вес в музыкальном мире, и не в последнюю очередь благодаря отсутствию торопливости и спокойствию он и делает то, что делает. Он выходит на сцену, улыбаясь в белоснежную витую бороду, чуть кланяется слушателям, садится за инструмент и опускает руки на клавиши.

"Что будет играть Терри Райли?" - спрашивали у устроителей "Длинных рук" на пресс-конференции десять дней назад. "Как и всегда, Терри Райли будет играть музыку Терри Райли", - был ответ.

Его называют, наряду со Стивом Райхом (Steve Reich) и Филипом Глассом (Philip Glass), одним из отцов минимализма. Специалисты говорят, что "минимализм" - термин достаточно условный, но положа руку на сердце - определять название этой музыки сегодня так же бессмысленно, как бессмысленно было говорить о "классике", когда еще играл на своем органе Иоганн Себастьян Бах. Эта музыка еще не сделана - она создается у нас на глазах, и человеком вряд ли меньшего калибра, чем Бах. Глядя на то, что делает Райли, значение термина "минимализм" понимаешь интуитивно. Ничего простого, а тем более упрощенного, в этом нет: тут есть и сложные гармонии, и пианистическая техника мирового уровня, и мелодическая оригинальность, и смешение культур. Но тут нет и ничего сложного: в отличие от абсолютного большинства авангардистов, без оглядки рвущихся за горизонт, Райли продолжает спокойно вести своего слушателя за собой.

Он начинает свое выступление с тем знаменитого сочинения "In C" (само название говорит о том, что вся композиция лежит в одной и той же, кстати сказать наипростейшей, тональности). Он берет одну-единственную ноту и минуту-другую играет только ее, с разной длительностью, с разными интервалами. Кажется, что он говорит слушателю - вот, пожалуйста, тут нет ничего сложного, это просто одна нота, пока все понятно? Да, говорит слушатель, все понятно. Тогда композитор добавляет к этой ноте несколько других, настолько явно диссонирующих, что даже не хочется искать какой-то скрытой гармонии. Ты понимаешь, спрашивает он у слушателя, ты понимаешь, что и это - просто? Понимаю, говорит слушатель, это просто диссонанс, диссонанс и никакой многоэтажной концепции. Правильно, отвечает Райли и превращает диссонанс в скупое трезвучие, трезвучие - в многоголосый аккорд, незатейливый пульс - в комплексный ритмический рисунок. Ты понимаешь? Я понимаю.

За несколько минут пианист делает что-то совершенно поразительное. Он начинает концерт с единственной ноты и вскоре находится уже в глубинах сложнейшей медитации, однако слушатель не смотрит на него со стороны: слушатель приведен в эту медитацию буквально за руку, у него не вызывают сомнений ни гармонические, ни мелодические, ни ритмические решения. Магия. Волшебство. Не в последнюю очередь обусловленные тем "молчанием вселенной", тем постоянным зудом на грани слышимости, которые так характерны для восточной музыки и которые Райли умудряется извлекать из классического европейского рояля. Он доводит звуковой сумбур до кульминации, и слушатель вот-вот может перестать понимать, что происходит; но в последний момент этот сумбур становится структурированным, левая рука пианиста находит в нем повторяющийся басовый рифф, и под этот рифф он неожиданно проговаривает в микрофон детскую считалку: "One, two, three, four, five, six, seven, all good children go to heaven". Чуть улыбаясь, хрипловатым, далеко не выдающимся голосом, лишенным, кстати, неизбежной "неожиданной теплоты и душевности". Обычным человеческим голосом, который, как ни крути, именно минималистичен, то есть и необходим, и достаточен. Опять ничего лишнего. Опять никаких сверхъестественных вокальных глиссандо, никаких насильственных проникновений в душу. Он опять спрашивает - ты понимаешь, что все это просто, как раз-два-три? Понимаю, опять отвечает слушатель. Хорошо, говорит Райли, идем дальше - и продолжает свои считалки дальше: "Two, three, four, five, six, seven, eight"...

Первой композицией седобородый патриарх словно заставляет зал собраться, исповедуя манеру почти академическую. Второй - бросает в зал неожиданные краски, исполняя чуть ли не аутентичный индийский рага, все тем же хриплым и совсем не выдающимся голосом поднимая эмоциональность исполнения с пола до потолка, почти крича в конце, накручивая сложные вокальные петли поверх замысловатых фортепианных пассажей. И когда зал вбирает в себя и это - начинает третью композицию чисто джазовым вступлением. Правда, тут Райли уже лукавит, уже не показывает все развитие своей мысли с самого начала, уже требует какой-никакой самостоятельности: проводя мелодию, подводит ее к неизбежной, казалось бы, смене тональности, однако вопреки здравому смыслу как-то удерживает прежнюю и еще некоторое время балансирует между очевидным и невероятным; потом вновь кидается в джаз, какой-то дикий и аляповатый, неожиданно пересыпает вполне традиционное звучание диссонансами, вновь находит какой-то басовый рифф и вновь начинает петь под него.

К окончанию первого отделения зал находится не то чтобы в ошеломлении - он чувствует себя одновременно полноправным участником происходящего и учеником первой ступени в какой-то очень важной духовной общине. Мысль Райли настолько всеобъемлюща, что понимание уникальности происходящего дается не сразу; авангард? нет, все совершенно понятно; джаз? никоим образом; академическая музыка? кой черт академическая! этника? кой черт этника!

Только когда он выходит к началу второго отделения, все так же чуть улыбаясь и сдержанно кланяясь, понимаешь: это музыка как таковая. Музыка с большой буквы, которая может быть показана совершенно по-разному, в зависимости от того, какой именно гений станет "передаточным звеном". Когда им становится Терри Райли, эту музыку почему-то называют минимализмом.

А Терри Райли играет свободно. Пусть даже это и конкретные композиции - ясно, что он импровизирует; поражает раскоординация его рук, способных играть одновременно в разных ритмах, в разных эмоциональных пластах. Он больше не водит слушателя за собой - все, говорит он, я доказал тебе, что это просто, и ты все это понял, теперь лови меня сам, теперь учись думать самостоятельно, ищи, куда может пойти эта музыка - и он бросается из сухого академизма в монгольскую этнику, из модерн-джаза в откровенную музыкальную пародию, и он непрестанно цитирует, цитирует, цитирует, не забывая перелицовывать и выворачивать наизнанку эти цитаты; слушатель мечется за ним, пытается вспомнить, откуда вот эта фраза, пытается поймать ритм, пытается найти развитие гармонии - нет, говорит ему теперь Райли, не ищи здесь ничего, теперь это уже не музыка, которую ты можешь понять, теперь это уже музыка, которую можно только чувствовать.

Это можно называть минимализмом. А можно и не называть. Это надо слышать вживую; надо видеть этого слегка насмешливого и неторопливого седого волшебника, который смотрит на зал как-то по-особенному. Сначала кажется, что просто оценивая уровень слушателей. И только после концерта приходит понимание, что это была хорошая усмешка учителя, настоящего гуру, который видит совсем зеленых учеников и знает, что сможет сегодня поднять их на ступень выше.

И он вовсе не самоуверен. Он на самом деле опускает руки на клавиши - и делает аудиторию выше.