АУКЦЫОН  Кукуя над гнездом

Поздравляем вас с двадцатилетием нашей психушки. На сцене - восторженные пациенты (труд лечит), санитаров и врачей почти полный зал. Санитары все в штатском, элегантные, обрюзгшие, многие с детьми и блондинками. При входе в доронинский МХАТ висит объявление: "СЕГОДНЯ: СЦЕНА СДАНА". Без боя, но пленных не берут.

Группа АукцЫон в очередной (в четвертый, что ли) раз отметила свое двадцатилетие. Хороший праздник, круглая такая дата, можно отмечать ее еще лет восемь, а потом сразу начать отмечать двадцативосьмилетие - это, кто не знает, возраст, когда молодость официально заканчивается, и хочешь-не хочешь, а из комсомола выбываешь автоматически. Пока еще не гонят, можно веселиться. Веселимся.

Девочка, родители которой в момент рождения "АукцЫона" еще даже не встретились, сидит, ждет начала концерта, играет в какую-то игру на своем телефоне. "Мне бы, - бормочет, - мне бы только перейти на следующий уровень..." Не волнуйся, девочка, все там будем. В зал входит Паша Кашин, с намечающимся брюшком. Они с брюшком уйдут задолго до конца действа - наверное, музыка покажется слишком сложной. В фойе предлагают театральные программки за сорок рублей, альбомы "АукцЫона" за 500-600 и билеты на концерт группы в Концертный Зал имени Чайковского. Спасибо, доктор, мне уже значительно лучше. Кресла в зале такие мягкие, что стены могут им позавидовать.

Что "АукцЫон" - лучшая на сегодняшний день российская группа, это понятно. Что "АукцЫон" - самая профессиональная на сегодняшний день российская группа, это я даже не буду слушать никаких возражений. Не сегодня, доктор, сегодня вы мне что-то много вкололи вашего веселящего лекарства, я сегодня нервный, за возражения и прибить могу. Эта стена звука тычет тебя носом в твое собственное безумие, от которого ты каким-то образом умудрялся отворачиваться.

Девять человек на сцене. На Гаркуше то вырастает стильный оранжевый галстук до колен, то появляется из ниоткуда пиджачок в разноцветный ромбик. Дмитрий Озерский, в обрезанных джинсах с подтяжками и серой растянутой майке, похож на немецкого мясника на отдыхе. Впечатление усугубляется, когда он начинает кричать по-немецки, и становится совсем невыносимо, когда видишь, как он потягивает молочко из картонной упаковки. Каждое соло Николая Рубанова счищает еще пару миллиметров с нервов, оголяет их, связывает попарно - щас рванет. Ранние песенки еще поддаются классификации, ритм, бас, то, се. В последних звук - ровно такой же, как в оркестровой яме перед началом представления, и что делает из этого назойливого, почти невыносимого гудения музыку, невероятную, убийственную музыку, - я не знаю, доктор, боюсь даже предполагать. Может быть, пляска святого Гаркуши. Может быть, улыбка Лени Федорова. Может быть, общая атмосфера на сцене. Как если бы сбежавшие из дома скорби шизики, бывшие циркачи, поймали актеров, едущих ко двору, отняли у них одежду и явились к Гамлету - давать представление. Клоун Гаркуша трепещет всеми членами так же самозабвенно, как и десять лет назад, как будто ревматизм еще не изобретен. Борец Озерский шевелит плечами. Духовая группа выдает такие соло, что хочется плакать и петь про советский цирк. Ударные постоянно предупреждают, что сейчас будет смертельный номер.

Думали ли мы во времена Бодуна и Жопы, что песни "Ы", которые тогда казались истерически-мрачными, - это верх оптимизма и веселья по сравнению с тем, к чему придет "АукцЫон"? Те же "Самолет" или "Фа-фа" еще десять лет назад звучали как саундтрек к нашим внутренним ужастикам. Так вот, выяснилось, что у нас внутри показывали "Семейку Адамс": весело, хоть и неподалеку от кладбища. Сегодня те же песни звучат совсем по-другому - как в документальном фильме про распад личности с последующим разложением тела. Тот стакан, который десять лет назад оптимисты видели наполовину полным, а слушатели группы "АукцЫон" наполовину пустым, - он, знаете, разбился.

К концу концерта расстановка сил меняется: на сцене - девять Кашпировских, в зале - полубезумные застывшие люди, они крутят башкой, поднимают руки, бормочут "я нервный", кричат "птица!", нелепо улыбаются. "А двадцать лет нам было в мае, - счастливо объясняет Гаркуша со сцены. - А вы сами пришли". Мы сами виноваты. Раньше надо было думать. Лет двадцать назад.

Поздравляем всех с двадцатилетием нашей психушки - лучшей российской психушки на сегодняшний день. Здесь самое квадратное солнце, самые малиновые лекарства, самые добрые санитары. А пациенты так играют "Гамлета", что, можно подумать, безумие и впрямь можно симулировать.

Пели про осколки девичьих сердцец, про погоду и самолет, про лейтенанта - серую птицу усталую, про день победы и мою любовь, - и, когда совершенно вымотанная публика начала нервно вскрикивать: "Дорогу! Дорогу!" - музыканты ушли со сцены. Взяли и ушли. Хватит. "Ничего, - сказала девочка, уже вышедшая на следующий уровень, - сейчас вернутся и сыграют "Дорогу" на бис".

И они, конечно, вернулись. И долго-долго дули в трубы, пока не сделались град и огонь. И тогда Леня Федоров спел "Зимы не будет". И прошептал в конце: "О-о, потому и нет его".

Стало темно, и больше его не было.