В "Альтисте Данилове", культовом романе позднесоветской интеллигенции и вообще одном из главных русских романов о музыке, есть такой момент: один из второстепенных персонажей, талантливый, но нереализовавшийся скрипач, бросает московский дом и оркестр и уезжает в Пермь, чтобы создать молодежный ансамбль старинной музыки. И натыкается на полнейшее непонимание местного культурного начальства: "А ансамбль у них получался, но много было мытарств, хождений по инстанциям, недоумений, к чему бы тут барокко и Монтеверди. И прочего, сами можете представить". Действительно, что же здесь не представить: Монтеверди (который, к слову, не очень-то барокко) в Перми в конце 70-х — это чистой воды эскапизм, тихая интеллигентская фронда, бегство от советской действительности.

Исторические прогулки современного композитора-минималиста и пианиста-виртуоза Антона Батагова — альбомы (и соответствующие концертные программы) музыки Уильяма Берда и Иоганна Пахельбеля "Battell", сюита на стихи Джона Донна "I fear no more" и недавно вышедшая "Alle Menschen Mussen Sterben" теперь уже одного Пахельбеля имеют совсем другую природу. Успешному и профессионально востребованному исполнителю нет нужды ушмыгивать в прошлое из серой действительности. Наоборот — пёстрая, но несколько пластиковая действительность, его окружающая, весьма нуждается в том, чтобы напомнить ей о вечных вопросах бытия. И небытия. Сам Батагов на буклете к "I fear no more" формулирует это так: "Как будто бы сам Джон Донн пришел к нам и сказал: "Джентльмены. Я давно хотел поговорить кое о чем. Мне кажется, для этого наступил подходящий момент".

В чем же подходящесть "этого момента"? Если в двух словах — в том, что минималимзм (к которому Батагова-композитора причислили) перестал восприниматься как модная новинка — и в нем, как кракелюры на абстракционистской картине, проступили структуры и принципы построения трехсот-, четырехсотлетней давности. Что Батагов-исполнитель не мог не отметить и не выделить. "Я играю на современном рояле, – поясняет он. – Да и вообще обращаюсь с текстом очень свободно. Я не меняю там ни одной ноты, но почему-то всё это звучит как музыка, написанная сегодня утром". И дело не в том, что Батагов осовременивает, или, скажем, "приджазовывает", как Жак Лусье. Совсем нет. В том, что делает Лусье, ничего плохого нет, но интерпретации Батагова — из другой оперы. Лучше даже сказать – другого уровня осмысления действительности. "Сегодня утром" - это ведь значит, например, что после сообщений о терактах в Париже. Реальность поменялась. Нам сейчас переживания человека XVII века, когда Европу раздирали религиозные войны, а смерть (от чумы, унесшей жизнь жены и сына Пахельбеля) могла притаится в стакане воды, оказываются ближе, чем мироощущение конца XX века, когда и умнейшим людям казалось, что история закончилась, глобальный капитализм побудил все остальные идеологии, от марксизма до фундаментализма, и осталось лишь уточнять нюансы. "Все люди должны умереть" - горестно констатирует немец Пахельбель. "Я больше не боюсь!" - гордо ответствует англичанин Донн.

И всё это происходит под пальцами русского Батагова.