...И речь не о знаменитом альбоме Iron Maiden. Хотя, если взглянуть на нее чекистом, нахально, слева и справа, можно два сходства разглядеть. Первое - как говорил Дикинсон (это, правда, он о "Powerslave" говорил"): "Это один из тех альбомов, которые должен иметь каждый". А на второе - после супа о смертушке на первой, осенней, части Единочества, нам про жизнь подано. Давайте любить, пока теплое.
...Я могу писать покладисто, но, словно старый Берроуз, я здесь не за тем. Я переслушиваю единочество, и оно передумывает, пережевывает меня. Я шалю со своей головой и гоняю по полу пустую виноватую бутылку. Слушайте тоже, думайте сами, отрывистей, чаще.
...Дом Детского Творчества - психоделия человека взрослого посреди бескрайнего русского дерьма. То благостно плачут, то воют со зла и от великого понимания. Здесь театр одного поэта, где разыгрывают за простынею гамлетовские сценки: неладно что-то в расейской федерации. Если в первом акте театр теней давали, то в финальном втором - театр света: жизнь для нас все-таки любимый начальник! Вот тут-то мы и добрались до самого главного Уже! Тут-то мы и порадуем вас рассказом о стилистике с жанром.

Начинать спектакль смотреть надо с пьесы "Живой" под номером 3. И тогда последующие и две предыдущие, из которых через первого второй - монолог разгримированного Пьеро, не собьют вас с толку. И тогда точно не промахнетесь, вытащите за ниточку тампакса суть и увидите главное: "Я живой, я лечу по каналам любви. Я живой, я цвету, если хочешь - сорви!" Зато каждый первый - такой жизнеохочий русский рок-н-ролл, с балалаечными перекатами и родным фендеровским драйвом - берите и прыгайте, машите руками. Там такая музыка, невско-ладожский блюз, как солнечный день на Петроградской - контрастный душ для радости после костлявой зимы. Там над нарочитым примитивизмом музыкальных решений господствует cмысл, и петь, мурлыкать, насвистывать, вы будете не песни, не музыку, а стихи на мотив нанизанные. Там не музыку играют, а стихи поют. Светлые.
Даже "Кладбище" - это светлый стих. Несмотря ни на что. "Нежно к смерти прижалася жизнь с неверной беспечностью". И вроде открывает всю процессию началом женский дуэт (Татьяна Кочергина, Ольга Черникова - ансамбль "Радуйся") отпевальною песнею, смоленскою "Bring out your dead" - так что все жилы вон - вот для чего женское русское пение: чтобы живых отпевать. "Не печалься Машенька - мы еще живые. Хоть уже безглазые, хладные, немые". И вроде уже на стол положили, ан нет: глядь - а у него на животе из ладоней по кукишу, да подмигивает, как вечноживой Ильич, украдкой: "Не кручинься, милая, мы еще вернемся. Станем новой силою, со смертью разберемся". Здесь говорят о смерти с улыбкой, что братает с богом, засевшим в окопе по ту сторону. Сама ж песня мигает черно-белым семафором: то бабы волками голосят истошно, то мужички, как медведи лубочные, топорами рок-н-ролл ухают.
"Забери эту ночь" - постановка купаловской ночи, с магнитофоном "Электроника" под мышкой, да под бой семиструнки. С декорациями ночной деревни, с бреханием псов во вступлении, со сверчками и ночными звуками, с самогонной гармошкой. Здесь музыкальные пейзажи, захватывающие и ужасные как российская глубинка под звездным небом. "Я попал в окружение, кто там с белыми флагами? Покупайте прощение, а я исчезну оврагами. По утру на столе-ноле, между крайними датами я засну налегке с небесами-расплатами..." Но перед тем... Перед тем рок-н-ролл устроить - так, чтоб проперло! Так, чтоб до сипоты в глотке.
"Она" - развитие (завершение?) не вчера начатой Шевчуком темы дороги, дороги в бесконечное Это, взгляд, развернувшийся к Этому на 180 градусов, затылком к горизонту:
"ОНА... за дверями вагона последнего... Небеса провожали пропащего
Целовали косой дождя летнего
Прижимая к груди уходящее"
"Она" - образцовая задушевная рок-элегия, рашн "Зе Анфоргивен" прямо, с балалаечно-мандолинным перебором. Чую, премируют ее национальным хитом... Будут, поди, на барахолках из динамиков пущать... Будут, суки, как пить дать. Между гладкошерстными мальчиками и саблезубыми девочками будут. А обидно. Потому как на "Единочестве II"есть две песни, отстоящие от остальных, как знак виктории на пятерней. И если "Она" указующим перстом небо буравит, то "Ларек (Бородино)" указывает на нас тем пальцем, которым посылают на х...
"Верили, что точно знаем
Жизнь не будет так горька
Проживем в тепле, да с краю
Ковыряясь у ларька...
....На мою свободу слова
Льют козлы свободу лжи
Гражданин начальник, снова
Сказку злую расскажи..."

...И еще много чего про Россию-ларек двумя "металлическими" аккордами всю песню: так философствуют "Фендером". И только под занавес гнев сменяется на милость: "Ты спасешь нас, точно знаю, я твой враг, твоя еда. / Красота не исчезает - лишь уходит иногда". Ведь Шевчук - долгожданный оккупант всенародной должности Льва Толстого. Он тебя и по головке погладит, и клистир врагу поставит, и в чем наша вера объяснит, будь она хоть в плавках, хоть в щепотке из трех пальцев.
"Мне снились" - злой сон из "индустриального", безумного "бита", нестерпимого для уха и нервов, как спецсредство ГУИН от взбунтовавшихся зеков. Его сменяет другой сон - предрассветно-спокойная "За высокой горой" снится туристу в русскую природу, в countryside: "...где Перун и Сварог, где Стрибог вдоль дорог, и гнедой, быстрый Орь носит всполохи зорь..."
"Пасха" отворила руки настежь эспандером, навстречу уходящему по этапу солнцу, как философ в женской бане - незлая, спокойная, вот только печальная, русская песня: о том, что всем на Руси жить хорошо. Только невмоготу иногда.
Закрывает, затворяет на зиму "Век" - о бездарно прошедшем, о плешивом, о попсе: "...спит звезда Вифлеема, в эфире - попс-рок: ты всегда, Век, любил тараканьи бега".
Все выходят на сцену, экипаж прощается с вами.
Просыпайтесь. Занавес.